Одиночество может быть и испытанием, и наградой

Виктор Иванович, говорят, что чем старше становишься, тем меньше потребность в общении. Согласны с этим?

В.С.: Нет, не согласен, потребность есть всегда. Но как и в молодости мне хотелось одним людям сказать – «придите», а другим – «оставьте в покое», так и сегодня. Дело в том, что и в любви, и в дружбе желание видеть кого-то и общаться с кем-то либо есть, либо его нет. И возраст тут значения не имеет. Не мы диктуем эти желания – их нам диктуют обстоятельства и судьба. И желания отказаться от общения у меня никогда не возникало так же, как и не было желания замкнуться. Просто с годами в нашу жизнь входят усталость, скрип суставов, аритмия сердца. Тут очень подходят слова молодого человека Есенина, «обращенные» к пожилому Сухорукову: Я теперь скупее стал в желаньях, Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

А есть люди, которые остаются с Вами на протяжении всей жизни?

В.С.: Сестра, наверное, только. У нас с Галиной разница в возрасте десять лет. И я сестру растил. Всегда ее любил и в детстве с удовольствием занимался с Галей: водил в школу, кормил обедом. Это уже потом я оторвусь от семьи, как кленовый листок от ветки, и унесет меня в Ленинград – жизнь растащит нас с сестрой по разным городам. Однако надо оговориться, что наши связь и общение никогда не прерывались. Если есть душевная близость, то не обязательно каждый день усаживаться вокруг общего стола или на одной скамейке у крыльца – можно и на расстоянии общаться, проявлять заботу и чувствовать друг друга… А пришло время, и жизнь вновь свела нас с сестрой, сейчас мы все чаще встречаемся. Вместе проводим лето на общей даче в родном Орехово-Зуево. Сестра – где-нибудь на грядке, а я – на другой половине участка – мы целый день друг друга можем и не видеть. А потом она вдруг кричит: «Витька-а-а, чай будем пить!?» Я охотно откликаюсь: «Пойдем!»

Особую потребность в дружбе и общении люди обычно испытывают в молодые годы. В Вашей студенческой компании господствовали братство, крепкая дружба, взаимовыручка?

В.С.: Эти понятия из нашей жизни и не ушли. Просто мы реже стали встречаться, а кто-то уже и вовсе ушел из жизни. В ГИТИСе мы были самым дружным курсом. Образцом дружбы, солидарности, сплоченности и, кстати, таланта для многих. А каких только испытаний и приключений не выдержала наша дружба!

Например, на втором курсе Андрюше Калашникову, Сашке Юшину и мне понадобилось в Одессу. В зоне вылета – очередюга, толпа огромная (это сегодня мы привыкли к комфорту в аэропортах, а раньше такого не было). И мы пошли на хитрость: нашли какой-то красный транспарант, порвали его на лоскуты, сделали себе повязки на плечи, как у дружинников, и давай стюардессе помогать пассажиров в самолет сажать. Ну, и сами туда нырнули. А когда люки задраили, и стюардесса спросила наши билеты, мы ей их, конечно, показали.., только билеты наши были на совсем другое число. Она ахнула, но сделать ничего не смогла – винты самолета уже закрутились… А летели мы в Одессу на свадьбу нашего однокурсника – Юрки Стоянова. Отгуляли свадьбу, и нас отправили к Моисею, но не библейскому, а товарищу отца Стоянова. Этот Моисей был инструктором по физкультуре в пионерлагере. И два месяца мы просидели в этом лагере, сочиняли с детьми номера для КВН, готовили концерт художественной самодеятельности. А параллельно отдыхали, по вечерам своей «взрослой» компанией пили портвейн. В августе пришла пора возвращаться в Москву. А денег-то нет. Кое-как с друзьями просочились в поезд – для этого разошлись по разным вагонам и уговорили каждый свою проводницу посадить нас без билета. Оплатить проезд пообещали наличными, как тронемся. Эти бедные девушки-проводницы бегали потом на протяжении всего пути от одного из нас к другому в надежде получить обещанную плату… А мы их «футболили»... Так до Москвы и доехали, бесплатно! Помню, выскользнул я из своего вагона и бежать по перрону прочь (видимо, так же поступили и мои ребята), а в спину слышу: «Ах, этот рыжий! Ох уж, этот рыжий!» Но я не обернулся, поэтому так и не узнал, кого из нас троих обозвали рыжим: блондина Калашникова, шатена Юшина или полуплешивого Сухорукова.

Как в общежитии выживали? Вы же, наверное, не работали тогда?

В.С.: Подрабатывал. Помню, устроился уборщиком в кафе «Метелица». Один раз полы подмел, другой, а потом противно стало от того, как люди безобразно гуляют в этих ресторанах. И бросил эту работу. Стипендия была 40 рублей. Но молодому человеку сколько не дай – никогда же не хватит. Но если говорить о дружбе, то мы в общежитии друг друга выручали: и едой, и рублем, и «плечом», и «локтем». На курсе у нас было много иногородних, которым родители присылали продуктовые посылки, и содержимое этих посылок мгновенно разлеталось по всем комнатам. Не было случая, чтобы кто-то тайком от других изпод кровати поедал свои пряники и сгущенку. Почти все мои однокурсники остались в профессии – курс у нас лихой, талантливый. Раньше мы каждый год собирались у Вани Шабалтаса, ставшего народным артистом, отмечали Старый Новый год. Сейчас эта традиция немножечко затормозилась… На этих встречах мы и выпивали, и разговаривали, и очень много смеялись, вспоминая истории нашей общей юности. И сколько бы раз мы эти истории не пересказывали, все равно хохочем от души…

А как бы Вы понятие дружбы для себя определили?

В.С.: Родственность, взаимопонимание и непредательство. Это то, что дружбу скрепляет. Вот, например, есть у меня в Санкт-Петербурге подруга… Я ведь в Ленинграде в Театре комедии начинал свою театральную деятельность, а Ира училась в высшей профсоюзной школе с моими землячками – так и познакомились. Сегодня Ирина – библиотекарь. Уже остались в прошлом наши романтические ночные прогулки, беззаботные посиделки в ленинградских кафешках, гулянья в новогоднюю ночь под елкой… Даже в Турции мы вместе не лежим на пляже. Но на расстоянии чувствуем, что родные люди. Более того, этот факт уже не требует никакой проверки. Случись что, у каждого из нас есть уверенность, что друг примчится на выручку. Но таких людей в моей жизни единицы – пальцев одной руки точно хватит.

А живого общения в пандемию не хватало?

В.С.: Общения в этот период было мало, но я не испытывал по этому поводу никакого дискомфорта. Когда была первая волна коронавируса и был объявлен режим самоизоляции, я уехал на дачу. И это в марте! В это время я сроду на даче не бывал. Просидел тут всю весну и, знаете, не испытывал дефицита ни в чем. Хотя для комфорта и гармонии мне не много-то и надо. Прекрасно себя чувствовал в одиночестве и столько дел переделал! Вот пример: росли у меня в саду три куста спиреи. И вот я в марте, раскопав снег, с помощью лома и топора выдолбил их из мерзлой земли... Разрубил каждый куст топором на четыре части, и получилось двенадцать саженцев, которые я задумал высадить в аллею. За моими манипуляциями наблюдает сосед. «Ничего у вас, Виктор Иванович, не получится, – говорит, – не приживется…» А я знай ямки ковыряю: «Ну, не приживутся, выкопаем да выкинем. Подумаешь». И залил свои кустики ледяной водой… А с приходом тепла все они у меня «зазеленились». И сегодня, на второе лето, у меня на участке роскошная аллея из цветущей спиреи – кустик к кустику, один другого краше, как солистки в ансамбле «Березка». Все домочадцы и гости с радостью ходят и восхищаются.

А предательств, разочарований от людей, которых друзьями считал, было много в жизни?

В.С.: Столько, что задыхался от этого даже.

А прощать нужно, можно?

В.С.: Конечно, можно. И надо бы… Но! Вот говорят: «Бог велел прощать. Научитесь прощать!» Да, все мы это знаем. «Но ведь прощает-то не человек, – хочется мне воскликнуть в ответ, – прощает память!» А память бывает крепка, жестока, беспощадна и неуправляема. Я-то прощу, но почему я помню? А если я помню, значит, не простил… Наверное, мой ответ витиеват, но я это прочувствовал. Недавно за упокой души Пети Мамонова повторили программу «Линия жизни». В ней Мамонов говорит примерно следующее: «Если бы мне сказали, что завтра я умру, главное, что сделал бы, со всеми помирился». А мне захотелось задать ему вопрос: «А зачем? Мириться-то надо для какого-то продолжения!» Много интересных мыслей Мамонова я услышал в этой передаче и со многими безоговорочно соглашался – настолько они были мне близки, ложились на мою судьбу. Но были высказывания, с которыми я бы, ой, как поспорил! Вот только с Петей уже не подискутируешь…

А что думаете об одиночестве? Боитесь ли Вы его?

В.С.: Поверьте мне, одиночество может быть и испытанием, и наградой. Тот же Мамонов говорил, что в одиночестве он очень многое приобрел, многие вещи пересмотрел. Одиночество может материализоваться и превратиться в некое осязаемое существо, с которым можно либо дружить, либо воевать. Оно может тебя сломать, согнуть, а может обогатить, очистить, дать возможность проанализировать и услышать себя. Наконец, в одиночестве можно обрести способность к созерцанию.

Свою жизнь, не считая детства, я делю на три периода. Первый – когда я поступил в ГИТИС. Это время мечтаний, надежд, самоуверенности, эгоизма. Второй – когда меня в Ленинграде выгнали из театра, в том числе и за пьянство. Это было время упадничества, потерянности. Ощущение великой пропажи не покидало меня, было желание исчезнуть из этой жизни. И третий период – моя слава, «мои эвересты» – время умиротворения, спокойствия и благополучия. Так вот моя вторая жизнь – это сплошное одиночество, да еще и пьяное, но именно тогда я многое осознал и понял. Переосмыслил свою жизнь, взгляды, и мне захотелось стать полезным людям, а не быть шлаком, мусором. Но претворить это в жизнь было сложно – сопротивление и внешнее, и внутренне было огромным! «В чем сила, брат?» – спрашивает моего героя в известном фильме герой Сергея Бодрова. Мне кажется, что сила моя не в том, что я от чего-то отказался и изменил свою жизнь, а в том, что я пришел к осознанию: выбор только за мной! Перемены могут произойти только по моей воле. Кто-то целенаправленно разрушает дарованную ему жизнь и не хочет сворачивать с этого пути, а мне захотелось свой жизненный путь изменить и продолжить! Продолжить на радость людям…