Большая жизнь

28 декабря 1999 года съемочная группа программы «Время» под моим руководством записала новогоднее обращение Президента Бориса Николаевича Ельцина. После съемки я сказала: «Борис Николаевич, Вы хорошо все записали». А он помолчал и ответил: «Вы, наверное, ко мне еще приедете. Я напишу текст сам. Не убирайте пока елку». 30 декабря часов в шесть вечера мне сообщили, что завтра в 10 утра состоится запись нового поздравления от Бориса Николаевича. На следующий день в шесть часов утра члены съемочной группы собрались у Спасской башни. За нами пришел офицер и препроводил в кабинет Ельцина. Мы пришли, елка наша, стол, кресло — все на своих местах. Первым делом нам нужно было загрузить текст в суфлер, по которому Президент будет читать обращение к народу. Мы уже все подготовили, а текст не несут. Я знаю, что Борис Николаевич очень пунктуальный, если он сказал — в 10, значит, будет в 10. Бывало, что он и в 6 утра съемку назначал и выходил к камере минута в минуту. Примерно в 9:45 к нам вышел Валентин Юмашев (зять и помощник Ельцина) с текстом. Редактор в срочном порядке стала набирать новую речь для суфлера. Я даже в текст не заглянула, так как времени уже не было. Оставалось минуты две до десяти, когда я подошла к креслу Бориса Николаевича, облокотилась на спинку и подняла глаза на экран, где я и увидела слова: «Я ухожу…». Тут-то я и узнала, что это будет за обращение. В кабинет снова влетел Юмашев и сообщил, что первый телеэфир должен быть в двенадцать часов дня на все каналы, то есть через два часа! А ровно в десять вошел Борис Николаевич, очень сосредоточенный. Ко мне подошла его дочь Татьяна, она тоже работала в группе президентских помощников, и сказала: «Калерия, займите, пожалуйста, папу, пока текст допечатывается, но только не растрогайте его». И я занимала его какими-то дурацкими разговорами некоторое время, поправляла прическу, сдувала несуществующие пылинки с пиджака. Потом мне дали сигнал, что все готово. Я встала за камеру, сказала: «Мотор». Борис Николаевич, как я его учила, после команды выдержал три секунды и начал говорить… Мы сняли все с одного дубля. Запись сразу же увезли в Останкино. А Борис Николаевич сказал: «Не будем нарушать традицию». Мы выпили по бокалу шампанского, и он подарил мне цветы, так было у нас заведено на протяжении многих лет. Мы обнялись на прощание, и Ельцин вместе с помощниками ушел. А ребята из моей съемочной группы сразу же начали переставлять мебель — готовить место и фон для записи поздравления от Владимира Путина, ведь на Дальнем Востоке полночь наступает на семь часов раньше, и нужно было спешить. Как только мы все подготовили, напечатали текст, вошел Владимир Владимирович…

Могла ли я, девочка из глухого сибирского села, предположить, что таким причудливым образом сложится моя жизнь, что я буду в гуще событий общественно-политической жизни страны на протяжении двух эпох, и моими глазами это увидит вся страна.

Детство и юность мои прошли в селе Маслянино Новосибирской области, это километров сто до ближайшей станции. Отец мой был сельским агрономом, а мама — домохозяйкой, так что жили весьма скромно. Когда началась война, мне было 15 лет, я, конечно, мечтала пойти на фронт, пыталась прибавить себе годы, но военком дружил с моим папой и знал мой реальный возраст. В общем, в армию меня не взяли. С восьмого по десятый класс мы учились следующим образом: две недели учимся, потом одну неделю работаем, потом опять две недели учимся. Но при этом в учебные дни у нас было не по шесть, а по девять  — двенадцать уроков! Мальчишки у нас работали на лесоповале, а девочки — в пимокатной мастерской — валяли валенки для фронта. В этих помещениях было жутко душно, и я попросилась к мальчикам на лесозаготовки, где и проработала три года. Сосны пилили и рубили вручную. В это сложно поверить, но работа мне очень нравилась, притом что я всегда была миниатюрной девушкой. В лесу все виды работ я выполняла наравне с парнями. И лютых сибирских морозов совсем не боялась, до сих пор в любую московскую стужу никогда не закрываю лицо.

В 1944 году, как только исполнилось 18, я поехала в Новосибирск поступать в театральный институт. В Новосибирске при театре «Красный факел» открывали  театральную студию по образцу школы-студии МХАТ, обещали, что этой школе присвоят статус ВУЗа. Приехала  я в город и узнала, что там еще сейчас находится эвакуированный Ленинградский театральный институт. Блокаду уже сняли, институт собирался домой, но решили набрать последний курс. Поэтому я стала поступать и туда, и туда. Я была абсолютно не подготовленная, ничего не понимала, никаких книг о театре не читала. При этом жить мне в Новосибирске было негде, есть — нечего, продукты по карточкам, а их у меня нет… Ко мне проявила участие педагог Ленинградского института Елизавета Головинская, и меня определили в общежитие. Примерно перед третьим туром будят меня на рассвете: «Слушай, к тебе тут кто-то приехал, говорит, что твой отец…» Я смотрю, папа стоит в дверях, говорит: «Лерка, быстро собирайся, поедем». Я говорю: «Куда?» Он говорит: «По дороге расскажу». Я оделась  быстренько, из ведра какого-то меня умыли. Вышла на улицу, а там стоит легковая машина, я на них еще никогда не ездила. А рядом с машиной — папа, приглашает: «Садись». Оказалось, что папу назначили главным агрономом Новосибирской области (забегая вперед, скажу, что он дослужился до начальника Областного управления сельского хозяйства, что приравнивалось к заместителю председателя Облисполкома). Папе выделили две служебных машины — для города и села, и даже самолет для облета сельхозугодий области. Нам дали четырехкомнатную квартиру в центре города в большом доме, сто с лишним метров. В те дни я просто летала от счастья, потому что поступила в оба театральных вуза, да и в семье такая радость — новоселье! А с осени начала ходить на занятия сразу в два института. Но вопрос выбора был неизбежен, и когда он встал остро, папа мне посоветовал остаться в Новосибирске: «Выбирай сама, но сейчас после блокады Ленинград будет долго восстанавливаться, там будет тяжело…» И я выбрала Новосибирск. Пришла я к Елизавете Головинской и честно сказала, что в Ленинград не поеду. Она мой выбор поняла, но предложила: «Давай договоримся так, если ты надумаешь через год или два перевестись в наш институт, то напиши мне, война-то скоро кончится…»

Во время учебы в двадцать лет я вышла замуж. В школе-студии проучилась всего три года — статус института ей так и не дали. Я поняла, что хочу иметь высшее образование, поэтому решила ехать в Ленинград, помня о приглашении Головинской. Решила ехать через Москву. А в столице чудесным образом поступила в ГИТИС, его и окончила. И вот ведь судьба, от нее не уйдешь. Я получила два театральных образования, но актрисой в широком смысле так и не стала, а стала режиссером телевидения, но до этого оставались еще долгие годы.

После того как мы с мужем Геной окончили институты, уехали в Алма-Ату — его туда направили по службе. В Алма-Ате я успешно работала в местном театре, получала ведущие роли. Но через два года вернулись в Новосибирск, там я устроилась в родной «Красный факел». Но моим этот театр так и не стал, не чувствовала себя уютно на его огромной сцене. К работе относилась как-то формально, поверхностно. Душа просила чего-то другого, все время куда-то хотелось ехать, искать какие-то развлечения. Позднее мужа перевели в Германию. Я присоединилась к нему далеко не сразу. Думала, устроюсь там в русский театр, но театр оказался в другом городе. Промаялась я какое-то время и решила вернуться в Новосибирск, отношения с мужем к тому времени пошли на спад, очень уж ревнивым и сложным человеком он оказался.

Приехала в Новосибирск, а заняться нечем, в театре  —  середина сезона, все  штатные  единицы заняты. Иду по Красному проспекту с мыслями о своей судьбе, а навстречу мне — Владимир Валентинович Кузьмин, мы были знакомы со студенческих времен. Он окончил режиссерский факультет того самого Ленинградского театрального института, до которого я так и не доехала. Мы поздоровались, он спросил, насовсем ли я приехала. Я ответила, что насовсем, но работы нет. Он и говорит: «Слушай, Лерка, а ты иди к нам на телевидение. Меня там назначили главным режиссером». Когда я уезжала в Германию, телевидения в Новосибирске еще не было, а тут вдруг появилось. На следующий день я поехала на телестудию. Володя меня встретил, со всеми познакомил и говорит: «Пошли в аппаратную, сейчас эфир начнется». И вот я зашла в аппаратную и как будто поднялась в космос. На меня это произвело невероятное впечатление: много мониторов, все мигает. Тогда эфиры были только живые, видеозаписи не было. Меня из аппаратной за уши невозможно было вытянуть. Зрелище было просто завораживающее. Когда закончилась последняя программа эфира, я вышла совершенно оглушенная. И сказала Володе: «Я хочу здесь жить». Это был январь 1960 года. И моя жизнь, можно сказать, началась заново.

В Новосибирске я проработала всего год, но за это время меня всему обучили, и я стала полноправным режиссером. Тогда на Центральном телевидении проводились дни разных городов, то есть в течение одного дня по ЦТ шла программа краевого телевидения. Конечно, в столицу привозилось все самое лучшее. На 30 января 1961 года назначили день города Новосибирска. И меня одну от режиссеров отправили в Москву вести всю программу с двух часов дня до часа ночи, включая два спектакля. Из Новосибирска мы летели двумя самолетами: в одном — актеры, дикторы, операторы, а в другом — декорации и студийное оформление. Все в эфире должно было идти живьем, поэтому мы тщательнейшим образом все отрепетировали. На Шаболовке меня встретила главный редактор редакции для детей и молодежи — Валентина Ивановна Федотова, она была нашим куратором. Она приняла меня за юную девушку, я выглядела моложе своих лет. Мы встретились рано утром, пока шло оформление студий, она у меня спросила, сколько мне нужно ассистентов, я от помощников отказалась, сказав, что сама справлюсь. Она мне говорит: «Ты не успеешь. Ты понимаешь, что вещание будет целый день?!» Но я повторила, что ассистенты мне не нужны. Она посмотрела с большим сомнением, и, наверное, поэтому не оставляла меня в тот день ни на секунду. Некоторые передачи были заранее сняты на кинопленку, поэтому у меня были перерывы по 30 минут. В это время я бежала в соседнюю студию проверить, как идут дела там. И вот так я, бегая по кругу, отработала всю смену. На следующий день на летучке для своих сотрудников Валентина Ивановна сказала фразу, которую мне потом передали: «Вот вы мне тут голову морочите, говорите, что одному режиссеру нужно по десять ассистентов. А из Сибири приехала девчонка и целый день провела одна!» Через знакомую Валентина Ивановна разыскала меня и попросила приехать, сказала мне много добрых слов и добавила: «Я такого еще не видела, чтобы один режиссер вел все: и детскую передачу, и спектакль, и политическую». И она предложила мне поработать в редакции для детей и молодежи месяц. Валентина Ивановна  знала, что я как раз взяла отпуск, чтобы отдохнуть в Москве. И я охотно согласилась поработать на Центральном телевидении в свой отпуск… В Новосибирск я больше не вернулась!

Около десяти лет я проработала в молодежной редакции, имела опыт ведения (в качестве режиссера) больших массовых программ и мероприятий. Поработала с такими замечательными певцами и актерами, как Лариса Мондрус, Юрий Гуляев, Владимир Андреев, Лия Ахеджакова, Валентина Талызина, Валентин Гафт  — всех и не перечислишь. С передачей «А ну-ка, девушки» объехала полстраны. Параллельно меня привлекали к трансляциям ответственных и массовых мероприятий, таких как парады или партийные съезды. И настал момент, когда главный редактор редакции информации Юрий Летунов стал уговаривать меня перейти к ним, программа «Время» тогда уже начала выходить в эфир. Я не сразу, но согласилась. Мне всегда было интересно развиваться и начинать что-то новое, я ничего не боялась. Достаточно скоро Летунов предложил мне работать с первыми лицами. Я не отказалась, но он предупредил: «Ты должна быть готова к тому, что на этой работе есть рамки. Например, у тебя не будет права поехать за рубеж ни на отдых, ни по делам, только в командировку. И каждый день тебе придется докладывать, где ты проводишь вечер: и в будние дни, и в выходные, и в праздники». Я сказала, что у меня никаких секретов нет. Так я стала работать не только с Брежневым, но и со всеми членами Политбюро. А в 1977 году за программу «Время» я стала лауреатом Государственной премии СССР.

Практически в каждой командировке случались какие-то непредсказуемые ситуации. Везде были свои специфические условия. Поэтому я всегда приезжала заранее и проверяла каждый сантиметр помещения сама от складочки на ковре, чтобы Генсек не споткнулся, до состояния трибуны. В Белоруссии, например, трибуну пришлось подпиливать, потому что она оказалась высоковата для Первого секретаря республики Петра Мироновича Машерова.

Возникли сложности и в Киеве. Нам предстояло снимать торжественное открытие памятника Матери Родины в День Победы, 9 мая 1981 года. Открывать должен был Брежнев, а над трибуной сделали такой навес, что хорошо снять первых лиц, находящихся на ней, было бы невозможно. И я решила, что навес-тент надо демонтировать. Руководители республики, ответственные за мероприятие, были категорически против: «А если дождь пойдет?» «Раскроете зонтики, мы же Мавзолей не накрываем, все стоят в любую погоду», — парировала я. Но мои доводы не подействовали. Тогда я обратилась к Владимиру Щербицкому — Первому секретарю ЦК Компартии Украины, предложила ему заглянуть в объектив телекамеры. Чтобы это сделать, ему пришлось подняться на трехметровую конструкцию, на которой была установлена камера. На меня, конечно, шипели все окружающие, так как подъем был рискованным, но зато Щербицкий лично удостоверился, что достойной съемки не получится, и тогда распорядился снять навес с трибуны.

В Тбилиси парад войск и военной техники проходил очень близко от трибуны. Камеры некуда было поставить. Чтобы достойно снять мероприятие, мне надо было сдвинуть или трибуну, или парад на два метра. Шла ночная репетиция парада. Я пошла к командующему Закавказским военным округом Игорю Родионову, который стоял на трибуне. Он сначала со мной даже разговаривать не хотел. Но узнав, по какому я вопросу, сказал: «Да Вы просто показывать не умеете. Вы видели, как в Москве транслируют парад?» Я говорю: «Вы меня извините, товарищ генерал, но в Москве-то парады я показываю». Лицо его вытянулось, он очень удивился: «Я был убежден, что так показать может только мужик». После этого трибуну, конечно, сдвинули.

А самая неприятная история произошла со мной в Ташкенте в 1982 году, она едва не закончилась фатально для многих её участников. Я сопровождала Леонида Ильича в его большой командировке по Узбекистану. Было очень много разных локаций, которые посещал Брежнев в ходе поездки, но все предварительно проходили проверку службой безопасности. Как вдруг возник незапланированный объект — авиационный завод. Узбекский лидер дал команду, чтобы подготовку объекта провели местные органы, без участия Москвы. Под потолком цеха был мостик для каких-то монтажных работ, рассчитанный на небольшой вес. Посмотреть на Генсека собралось множество рабочих, многие полезли на этот мостик. Когда вошел Брежнев, все двинулись к центру конструкции, и она проломилась. И так совпало, что люди упали именно на Леонида Ильича. А мы все это сняли. Началась паника, куча-мала вокруг Брежнева, Леонида Ильича вынесли и положили в машину. Из рабочих, кажется, никто не погиб, а Генсек отделался переломом ключицы, но восстанавливался после этого долго. Мне сразу позвонили из соответствующих органов, сказали, чтобы эту пленку я не перегоняла, никому не показывала и лично привезла в Москву. Председатель местного гостелерадио предложил оставить пленку в сейфе его кабинета. Моей ошибкой стало то, что я не забрала ключ от сейфа. И местные сотрудники КГБ без моего ведома изъяли видеоматериал из сейфа. Узнала я об этом, когда пришла забирать пленку по окончании командировки. Когда у председателя гостелерадио я попросила рулон, у него округлились глаза, он ответил, что пленки у него нет… Сам инцидент случился первого апреля. И весь месяц в Москве меня вызывали на различные «встречи» в КГБ, или их представители сами приезжали ко мне на работу, был даже заместитель Председателя КГБ генерал Цинев. Рабочая атмосфера стала жуткой: вокруг меня образовался вакуум, коллеги меня как будто не замечали, при встрече просто «обтекали» меня, не здороваясь. Но никаких приказов относительно моего увольнения не выходило, я не знала, что меня ждет. Все вокруг замерли в ожидании какого-нибудь распоряжения сверху. И тогда меня вызвали на Лубянку… После завершения программы «Время», в одиннадцатом часу ночи, меня вызвали к телефону. Мне сообщили, что я должна спуститься к подъезду, а машину сейчас пришлют. Я спросила: «А какая будет машина?» «Вас узнают», — был вежливый ответ. Внизу меня встретил незнакомый человек и сопроводил к машине. В итоге меня привезли к Председателю КГБ Андропову. В тот момент я была уверена, что все кончится плохо. Но с Юрием Владимировичем состоялся очень хороший разговор, хотя до этого дня мы не были знакомы. Очень долго мы с Андроповым пили чай, разговаривали задушевно. Он ни в чем меня не заподозрил, я интересовала его как свидетель. Андропов спросил: «Как Вам показалось, это было специально подготовлено или…?» Я ответила: «Нет, что Вы!? Просто люди у нас очень любопытные. Представьте все, кого они видели только на портретах, вдруг входят в цех. Поэтому все и рванули в центр, а никакого заграждения не было…» Разговор закончился за полночь, Юрий Владимирович остался удовлетворен нашей встречей, а на прощание сказал: «Работайте спокойно». На следующий день в телецентре меня встречали приветливые лица…

Михаил Сергеевич Горбачев поначалу не очень хорошо относился к телевидению, считал, что не надо много показываться. А потом ничего — привык. С Михаилом Сергеевичем я проработала практически с самого начала и до конца. Последний эфир снимала, когда он подписывал указ о своей же отставке. Самое интересное, что, когда пришел Горбачев, он полностью поменял команду, заменил во всех сферах людей, которые работали с Брежневым, Андроповым, Черненко. Пожалуй, от Андропова остался только начальник девятого управления КГБ генерал Плеханов, а на телевидении главным режиссером программы «Время» осталась я.

В этой должности я проработала до 2003 года. Все менялись, а я оставалась на своем месте, потому что так решали «наверху». 3 августа 1991 года была очередная съемка у Горбачева перед его уходом в отпуск. А у меня была такая установка, что я всегда иду в отпуск одновременно с руководителем страны. Перед записью мы поговорили с Михаилом Сергеевичем. Я сказала, что слышала в кулуарах, якобы в его кабинете будет ремонт. Я попросила Михаила Сергеевича отдать распоряжение, чтобы для телевидения оборудовали точки, куда бы мы могли подключать телевизионную аппаратуру. Но Горбачев как-то грустно на меня посмотрел и сказал: «Знаешь, Калерия, ремонт-то будет, да только нас с тобой здесь уже не будет». Вот эта фраза застряла у меня в голове и не дает покоя по сей день. Я не знаю, к чему она была сказана, может быть, он что-то и предчувствовал. Я ответила: «Но Вы-то будете». Он ничего мне на это не сказал. В своей фразе я ошиблась, не вернулся из отпуска в свой кабинет Горбачев, а я продолжила работать, но уже с Ельциным.

Получилось так, что с Борисом Николаевичем я познакомилась, когда еще работала с Михаилом Сергеевичем. Мы как-то с Горбачевым ездили на военный завод в Зеленоград, там был закрытый цех, где вести съемку было нельзя. Это был июль 1986 года, был очень жаркий день. Я села на лавочку в тени, а потом туда пришел Борис Николаевич с каким-то человеком. Пиджак он расстегнул, стал обмахиваться бумажками. Ельцин тогда только приехал из Екатеринбурга и был Первым секретарем Московского горкома КПСС. Они спросили, можно ли сесть. Я ответила: «Конечно, Борис Николаевич», — и пододвинулась. Ему понравилось, видимо, что я его узнала. Мы стали разговаривать с Борисом Николаевичем, он спросил: «Вы — журналист?». Я ответила, что я — режиссер программы «Время». Ельцин начал интересоваться, чем занимается телережиссер, я ему рассказала — так и познакомились. А в декабре 1991 на второй день, после того как Горбачев ушел в отставку,  меня вызывал главный редактор и сказал, что надо поехать к Борису Николаевичу. В тот день я не поехала, отправили молодую коллегу, но съемка не состоялась. Меня опять вызвал главный редактор и спросил: «Лер, а ты что, знакома с Ельциным?» Я ответила, что нет. Вспомнила лишь, что как-то разговаривала с ним, но это было давно. Тогда главный редактор сказал, что Борис Николаевич меня помнит и хочет, чтобы приехала именно я. Мы вместе к нему и отправились. Курьезная ситуация возникла, когда пресс-секретарь президента начал меня представлять, Борис Николаевич сказал: «А мы знакомы, мы с Калерией еще в 1986 году в Зеленограде на завалинке сидели». С Борисом Николаевичем у нас сложились очень теплые рабочие взаимоотношения, он, без сомнения, мне доверял. Получилось, что я была с ним с первого до последнего дня…

Уже на пенсии Ельцин написал книгу, пригласил меня на презентацию в Дом приемов на Ленинских горах. Борис Николаевич, проходя мимо моего столика, задержался и сказал: «Калерия, спасибо Вам за все. Я в книге написал и о Вас». Поцеловал меня и прошел на свое место.

Жизнь прожита большая, но я не живу воспоминаниями. Я продолжаю ездить на работу в телецентр. Хочется верить, что мой опыт может быть на сегодняшнем телевидении кому-то полезен, а история моей жизни окажется интересной читателям.

Беседу вел Павел Соседов.